Обеспечит ли всеобщая федерализация успешный выход из кризиса региону, не перестающему удивлять мир? Возможно, это случится. Но не будем преуменьшать те риски, которые несёт с собой коренное изменение конфигурации государственного устройства, особенно в условиях традиционного противостояния юнионизма и партикуляризма, исламизма и секуляризма.

Призрак федерализма бродит по Ближнему Востоку. На политическом горизонте появляется всё больше проектов федерализации, в которой их внешние и внутренние авторы видят возможность выбраться из клоаки всеобщей конфликтности, в которую втягивается всё больше стран и областей. Йемен, где число проектов подобного рода уже перевалило за десяток; Сирия, вокруг которой разворачивается энергичная борьба за новую конституцию, где не участвует только ленивый; Ирак, где курды недавно показали шаткость грани, отделяющей федерализм от сецессии; Ливия, где децентрализация представляется для многих единственным шансом прекратить разновластие и хаос. Наиболее смелые замыслы касаются Турции, Саудовской Аравии и даже Марокко. Одну страну – Судан – вообще расчленили, но и это не решило острейшие внутренние проблемы тех двух государств, которые были созданы на месте прежнего единого. Энтузиазм, с которым внешние акторы, в том числе те, кто плохо представляет себе, где находится та или страна, и составившие себе о ней представление из туристских справочников (хотя с возвращением туризма в регион, вероятно, придётся повременить), принялись чертить новые границы, позволяет заподозрить их в честолюбивом стремлении вкусить славы знаменитых апологетов колониализма англичанина Марка Сайкса и француза Франсуа Жоржа-Пико, чьи имена, навеки спарившись, вошли в историю. Увы, со знаком минус.

Сонм политологов давно вещает о смерти панарабского национализма. Да, разного рода юнионистские проекты на фоне всеобщей партикуляризации вроде бы сегодня не в моде, но как может исчезнуть национализм, который часто лишь меняет личину? Король умер, да здравствует король! Ведь именно арабский национализм, а вовсе не сладкая парочка – Сайкс-Пико, породил ту систему государств, которая до сих пор существовала на Ближнем Востоке, но недавно дала постоянно расширяющуюся трещину, не выдержав испытания глобализацией. И даже новое покушение на святое святых, предпринятое в этот раз чудаковатым лидером крупнейшей мировой державы, – на арабский характер Восточного Иерусалима – уже не так сильно, как можно было предполагать, консолидирует арабов, да и мусульман, в борьбе против страшной угрозы утраты контроля над святыней. Уверен, что национализм не только не сгинул, но готовится к возрождению, хотя и может принять новые формы. Более того, пока значительная часть местного социума будет видеть в разного рода объединительных проектах способ к избавлению от губительных для народов внутренних конфликтов, разъедающих их идентичность, эти проекты останутся непотопляемыми. Будем, однако, надеяться, что уходит в небытие извращённо-джихадистская версия исламистского объединительного проекта после ликвидации его территориальной базы в Сирии и Ираке. Что же касается другой радикальной версии панисламистского проекта – «братско-мусульманской», то слухи о её смерти могут оказаться преувеличенными.

Но обеспечит ли всеобщая федерализация успешный выход из кризиса не перестающему удивлять мир региону или хотя бы тем находящимся в нём государствам, которые стали относить к числу провалившихся? Возможно, это случится. Но не будем преуменьшать те риски, которые несёт с собой коренное изменение конфигурации государственного устройства любой страны, особенно в условиях традиционного противостояния юнионизма и партикуляризма, исламизма и секуляризма. Так или иначе, подобная перестройка должна тщательно готовиться, выверяться во всех деталях, опираться на квалифицированное экспертное знание. И – самое главное – она должна получить поддержку населения.

Статья опубликована в клубе "Валдай": http://ru.valdaiclub.com/a/highlights/yashchik-pandory-federalizatsii/

Фото: Bilal Hussein/AP

Опубликовано в Трибуна

Статья Антона Мардасова и Кирилла Семенова

Несмотря на ожесточенное сопротивление, «Исламское государство» медленно, но верно теряет контроль над территориями в Сирии и Ираке. Не вызывает сомнений, что в перспективе анклавы в Ираке (Хавиджа, Тель-Афар, Аль-Каим) и Сирии (Ракка и города в провинции Дейр эз-Зор) будут освобождены от ИГ.

Как следствие, разрушится идея нового «халифата», а организация возвратится к «исходным условиям»[1] – на положение подпольного повстанческого движения. То есть, к своему некогда привычному состоянию, в котором руководство организации пребывало долгие годы до провозглашения «халифата». Но по сравнению с 2006–2008 годами организация стала в разы сильнее и превратилась в новый террористический транснациональный центр с большой агентурной сетью, активными и «спящими» ячейками и опытом создания административного управления и полноценных вооруженных сил, которые по боеспособности превосходили многие регулярные армии Ближнего Востока.

Исходя из перехваченной документации исламистов, лидеры ИГ начали готовиться к территориальным потерям в Ираке еще в 2015 году. В качестве превентивной меры для конспирации создавались параллельные органы командования, инициатива передавалась на места в пользу автономности действий отрядов. Но главное – в боевых действиях была избрана стратегия, которую можно охарактеризовать, как «чем хуже, тем лучше»: чем больше жертв среди мирного населения, чем острее этноконфессиональные противоречия, чем сложнее восстановить разрушенные города, тем лучше для джихадистов. Это ключевой фактор для жизнеспособности организации и для возможной реинкарнации «халифата» и его полноценных «вооруженных сил», которые понесли серьезные потери. 

«Центральное командование» вооруженных сил «Исламского государства» 

Вооруженные силы «Исламского государства» можно разделить на семь частей, или «родов войск»: пехота, снайперы, противовоздушная оборона, спецназ, артиллерийские силы, «армия невзгод» (аналог МЧС) и «армия халифата»[2]. Кроме того, военные силы ИГ можно разделить, согласно их подчинению, на части «Центрального командования» («Центком») и части «Командования вилайетов» (провинций, границы которых не совпадают с общепринятыми).

Основа сил «Центкома» (ЦК) – «армия халифата», «командования вилайетов» (КВ) – «регулярная армия», состоящая из соединений корпусного типа, размещенных в каждом из вилайетов. В них представлены шесть «родов войск», кроме «армии халифата», в отдельных соединениях которой могут быть также подразделения всех шести «родов войск». Указанная структура затрагивает только территории ИГ в Ираке и Сирии. В «дальних вилайетах» (в других странах) она зависит от возможностей местного командования. Скажем, в вилайете «аль-Харамейн» (Саудовская Аравия) – ИГ представлено в качестве исключительно подпольных террористических ячеек, которые не имеют четкой иерархии.

«Армия халифата» – основа ЦК – была развернута в три отдельных «армии» (jaysh): «Джейш аль-Халифа» (то есть непосредственно «армия халифата»), к которой добавились «Джейш аль-Дабик» и «Джейш аль-Усра». Первая действовала, прежде всего, в районе Мосула, вторая имела, по всей видимости, штаб-квартиру в Ракке, а третья являлась «ударным корпусом» в провинции Алеппо, но все три объединения могли быть переброшены на иные направления в зависимости от ситуации на фронтах. По некоторым данным, планировалось, что численность каждой из «армий» должна составлять 12 000 человек, но, скорее всего, это сильно завышенные оценки и все три объединения в совокупности составляли названную цифру, может, чуть больше.

В эти армии ЦК входили различные соединения для действий на всех подконтрольных ИГ территориях Ирака и Сирии. Такие военные части ИГ называют арабским словом «nukba», то есть «элитные». Эти силы могут свободно маневрировать и перебрасываться на угрожаемые направления или, наоборот, в те районы, где необходимо организовать наступления. Обычно они выступали в качестве подкреплений, решающего резерва или «ударного кулака» и действовали в тесном взаимодействии с силами «вилайетов».

Кроме того, до сих пор существуют особые подразделения, не входящие ни в одну из названных «армий» ЦК, например, «Батальоны Баттар»[3], укомплектованные преимущественно выходцами из стран Магриба. Главную роль в них играют ливийцы, многие из которых опытные боевики, прошедшие Афганистан и Боснию, участвовавшие в восстании против Каддафи и затем перебравшиеся в Сирию, где примкнули к ИГИЛ. В составе батальонов также есть граждане Бельгии арабского, прежде всего, североафриканского происхождения. Эти подразделения – самостоятельная военная структура, по сути, «лейб-гвардия», подчиненная непосредственно «халифу» – Абу Бакру аль-Багдади. Собственно, личную охрану лидера ИГ и других высокопоставленных лиц осуществляют бойцы этих батальонов. По некоторым данным, в основном – тунисские граждане и бывшие иракские специалисты, служившие в структурах безопасности партии БААС. Также эти подразделения в свое время формировали особые «ликвидационные команды», которые отвечали за убийства тех, кто отказывался дать присягу аль-Багдади. Кроме того, представители «Батальонов Баттар» участвовали в организации и возглавили филиал ИГ в Ливии со столицей в Сирте, который осенью 2016 года был отбит «Бригадами Мисурата».

Также самостоятельной структурой исламистского «Центкома», по некоторым данным, были батальоны спецназначения «Группы центрального командования», которыми руководил[4] гражданин Грузии Тархан Батирашвили, более известный как Абу Умар аш-Шишани. Эти подразделения в основном были укомплектованы русскоязычными представителями народов Кавказа и гражданами республик СНГ. После гибели аш-Шишани и больших потерь в личном составе, по некоторым данным, бойцы батальонов вошли в состав русскоязычной бригады снайперов «Аль-Фуркан», которая вместе с бригадой «Тарик ибн Зияд» действовала в Мосуле. Последняя была названа[5] в честь исламского полководца, покорившего Аль-Андалус, то есть королевство вестготов на Пиренейском полуострове. Название формирования указывает и на ее национальный состав, в которой воевали в основном франкоязычные жители арабского Магриба, выходцы из Алжира, Мавритании, Марокко, Туниса, многие из которых прибыли из Европы, где успели обзавестись гражданством ряда государств ЕС.

Еще можно выделить «Бригаду Нахаванд», которая комплектовалась представителями народов Индостана, Юго-Восточной Азии, Индонезии и которая в Мосуле специализировалась на засадах, пользуясь сетью подземных тоннелей. Среди соединений ЦК, действующих в Сирии, можно также упомянуть дивизии «Табук» и «Мута».

В состав сил ЦК включались и механизированные соединения, оснащенные бронетанковой техникой. Достоверно известно об одной такой военной части – 3-й механизированной бригаде, которая действовала в Ираке. Однако большие потери ИГ в бронетанковой технике во время битвы у Кобани (ноябрь 2014 – январь 2015) могут свидетельствовать о существовании еще одной такой бригады – сирийской.

 «Командования вилайетов» 

В ИГ у каждого назначенного главы провинции («вали») обязательно существовал заместитель по военным делам («военный эмир» провинции), которому подчинялись командиры «дивизий» этого вилайета. Количество таких соединений в каждой из провинций в Сирии и Ираке могло доходить до четырех. «Дивизия вилайета», в свою очередь, состояла из двух полков, каждый полк – из четырех рот, каждая рота – из трех взводов. Кроме того, в составе «дивизии» присутствовали артиллерийско-минометный дивизион, танковый батальон и средства ПВО[6]. Таким образом, численность подобного соединения вряд ли может превышать 1500–2000 бойцов.

Также следует упомянуть и так называемые локальные, или местные силы. Они были подчинены КВ, но являлись гарнизонами отдельных населенных пунктов. Поэтому их часто выделяли в качестве отдельного вида вооруженных формирований, наряду с силами ЦК и КВ согласно подчиненности.

Кроме того, ИГ предпринимало попытки создать «иррегулярные силы» путем привлечения к «службе» племена Ирака и Сирии. По некоторым данным, для этой цели было создано специальное министерство «Диван аль-Ашаер» («министерство племен»). Однако его работа оценивается весьма скромно: большинство племен ирако-сирийского пограничья отказались войти в военную структуру ИГ, поплатившись за это убийствами своих членов, как племя Шайтат в Сирии или Аль Бу Нимр в Ираке. Некоторые племена все-таки присоединялись к ИГ, но в основном из-за того, что были поставлены перед выбором: или «халифат», или ополчение «Хашд аш-Шааби», в котором, несмотря на все попытки введения ряда его формирований в состав армии накануне наступления на Мосул, главную роль играют радикальные шиитские группировки.

 Оснащение военных формирований ИГ техникой и вооружением 

Основным источником пополнения ИГ своего парка военной техники и арсеналов были и остаются военные трофеи. Так, в ходе захвата Мосула и последующего «блицкрига» ИГ в Ираке летом 2014 года были захвачены военные базы и склады с вооружениями иракской армии. Это позволило значительно увеличить мобильность соединений ИГ, оснастив их различными видами транспортных средств. В частности, среди захваченных в боях с иракской армией образцов ВВТ было до 2300 американских внедорожников HUMVEE[7]. Также в Ираке было захвачено несколько десятков танков советского образца Т-55 и Т-72, китайских Т-69, американских семейства М1, а также более 100 ББМ: американских БТР M1117 и M113, советских МТ-ЛБ и БМП-1 и украинских БТР-80УП и БТР-4 (четыре и две единицы соответственно). Однако эти оценки приблизительные и касаются машин без видимых повреждений, в действительности в строй могло войти значительно больше.

Увеличение оперативной мобильности соединений ИГ за счет военных трофеев в Ираке позволяло в сжатые сроки перебрасывать силы ЦК с иракского ТВД на сирийский и наоборот. Это также обусловило стремительное продвижение ИГ в Сирии, где исламисты во второй половине 2014 года смогли нанести серьезные поражения сирийской оппозиции, а также своему конкуренту по «джихадистскому спектру» – «Фронту ан-Нусра», отбив обширные территории, включая город Ракка, ставший затем неофициальной столицей «халифата».

В боях с формированиями сирийской оппозиции ИГ смогло пополнить и собственные военные арсеналы, особенно за счет блокированных в провинциях Ракка и Дейр эз-Зор гарнизонов сирийских повстанцев, которые были вынуждены или сложить оружие, или перейти на сторону ИГ. До этого оппозиция захватила базу 17-й дивизии в Ракке, где оставалось достаточно боеприпасов и военной техники, которая затем попала к ИГ. Скажем, в ноябре 2014 года только на сирийском фронте ИГ достоверно располагала 117 танками (21 – Т-72, 15 – Т-62, 81 – Т-55) и несколькими 122-мм САУ 2С1 «Гвоздика». Основой огневой мощи соединений ИГ в Сирии были батареи, оснащенные 122-мм буксируемыми гаубицами Д-30 (зафиксировано как минимум 20 таких орудий, но в действительности – в разы больше), 130-мм пушками M-46 (минимум 34 единицы), а также РСЗО БМ-21 «Град» (минимум 11 единиц).

Основным противотанковым средством соединений ИГ, кроме имевшихся в большом количестве гранатометов, выступали ПТРК-ПТУР «Конкурс». Хотя на вооружении ИГ были отмечены и иные образцы ПТРК – «Малютка», «Фагот», «Корнет», «ХОТ», но, вероятно, к «Конкурсам» было больше боезапаса. При этом в Сирии и Ираке ПТУР стали применяться настолько массово, что нередко использовались не только для поражения автомобилей и скопления живой силы, но и для контрснайперской борьбы.

Джихадистские соединения ПВО располагали большим количеством 23-мм спаренных ЗУ-23-2 пушек и 14,5-мм КПВТ. В то же время они способны лишь ограниченно противостоять вертолетам, а имеющихся у ИГ ПЗРК советского («Стрела-2»), китайского (FN-6) и северокорейского (Hwaseong-Chong) производства явно недостаточно для эффективного противодействия авиации международной коалиции или ВКС РФ.

Подчеркнем, что в настоящий момент сложно оценить, какой военной техникой располагает ИГ, из-за ее массовых потерь в 2016 году. Активная деятельность авиации коалиции и ВКС РФ не оставляет механизированным и бронетанковым подразделениям ИГ шанса для маневров, так как они становятся легкой добычей ВВС. Поэтому часть бронетанковой техники, прежде всего БМП-1, находила широкое применение в качестве «самоходных мин», управляемых смертниками. В основном все оказавшиеся в руках ИГ БМП переоборудовались в подобные «живые мины», в то время как в качестве транспортных средств ИГ предпочитало использовать легкие джипы-«технички» и НUMVEE.

 Комплектование 

В Сирии и Ираке комплектование осуществлялось за счет как местных резервов, так и «переселенцев» из иных стран и регионов, количество которых после провозглашения «халифата» увеличилось. При этом военная служба являлась добровольной, но в последнее время на фоне территориальных потерь на всех фронтах отмечается принудительная мобилизация молодежи, хотя формально это делается якобы с их согласия.

После того как с одной стороны Турция и подконтрольные ей отряды оппозиции, а с другой – курдско-арабский альянс «Демократические силы Сирии» закрыли сирийско-турецкую границу и оттеснили от нее ИГ, поток иностранцев в организацию значительно сократился. Однако и в настоящее время остается открытым один коридор для перехода в ИГ. Этот путь начинается в Турции и идет далее через контролируемые повстанцами районы провинции Идлиб и Хама, после чего желающие попасть в «халифат» должны перейти еще и трассу М-5 Дамаск – Алеппо, которую контролируют силы, лояльные Асаду. Пропускная способность такого маршрута очень низкая – буквально десятки человек, что не идет ни в какое сравнение с тем периодом, когда каждый месяц сирийско-турецкую границу переходили до 500–1000 будущих боевиков ИГ. Многих из пытающихся пробраться в ИГ арестовывают службы безопасности оппозиционных группировок в Идлибе. Радикалы из структуры «Хайат Тахрир аш-Шам», в которой растворилась «ан-Нусра», также проводят рейды по выявлению ячеек ИГ на подконтрольных ей территориях в провинции Идлиб.

В настоящее время неизвестно, остались ли еще какие-либо лагеря подготовки новоприбывших боевиков ИГ из числа как местных жителей, так и переселенцев. Ранее на подобных объектах все желающие стать «воинами халифата» должны были пройти курс идеологической и боевой подготовки: для «ансаров» (тех, кто родом из Ирака и Сирии) подготовка длилась 30–50 дней, для «мухаджиров» (переселенцев из других стран) – в течение 90 дней.

 Боевые действия 

Для захвата территорий ИГ использовало не только силовые методы, но и «мягкую силу». Сначала в городах создавались своеобразные миссионерские структуры, которые под прикрытием курсов арабского языка и религиозных лекций проводили разведку территории, включая сбор компромата на влиятельных членов племен, старейшин, командиров ополченских структур и отрядов оппозиции. Классический пример – захват Ракки: весной 2013 года, после взятия города сирийской оппозицией, там сначала появился «просветительский центр», затем туда стали потихоньку просачиваться бойцы силовой поддержки, а осенью – уже назначенный ИГ эмир на встрече с местными старейшинами и представителями повстанцев потребовал сдать город.

Действия ИГ непосредственно в бою похожи на тактику повстанческих и террористических групп, разница только в высокой дисциплине и мотивированности бойцов, а также в некоторых приемах, которые хорошо отточены боевиками. В целом наступательные действия ИГ строились по следующей схеме: артподготовка – массированный огонь для прикрытия движения «шахид-мобилей» (цель которых – вскрыть оборону противника) – массированный огонь с основного направления для выдвижения штурмовых групп с флангов. При этом в боях, конечно же, применяются уловки вроде переодевания в форму противника. Например, в боях за Ракку группа исламистов, маскируясь под курдских бойцов YPG, неожиданно атаковала реальных курдов.

В оборонительной тактике упор делается на массированный снайперский огонь (в Ракке винтовки получили даже люди, которые работали в административных органах «халифата»), использование подземных коммуникаций, применение смертников и постоянные контратаки. При этом иностранцы, которые не могут просочиться под видом местных жителей, сбрив бороды, как правило, стоят до конца, а местные часто выполняют роль «второго эшелона». То есть устраивают диверсии в уже освобожденных районах города.

Формально бойцов ИГ на поле боя (в том числе при проведении диверсии или теракта) можно разделить на три типа, которые, в свою очередь, делятся на подтипы: это собственно «пехота» с легким стрелковым оружием, РПГ и ПТРК; «истишхади» – смертники для прорыва обороны противника и причинения ущерба его живой силе; «ингимаси» – «взрывающиеся» штурмовики, подготовленные бойцы для операций и действий на сложных направлениях, которые носят «пояса» смертников, но подрывают их только при необходимости. Скажем, в №11 журнала ИГ «Румия» комбинированные атаки в Тегеране описаны следующим образом: первая группа «истишхадиев» – подорвали себя у мавзолея Хомейни, вторая группа «ингимасиев» из трех человек атаковала здание парламента.

Таким образом, сильное оружие ИГ – это высокомотивированные бойцы, которые для обороны города нередко дают «присягу на смерть», составляющие мобильные группы. Как только ИГ переходило от «терзающей» тактики маневренных отрядов к операциям с привлечением сравнительно большого количества живой силы и техники, они быстро проваливались из-за массированных ударов авиации.
Статья опубликована в издании "Новый оборонный заказ. Стратегии": http://dfnc.ru/yandeks-novosti/voennaya-struktura-islamskogo-gosudarstva/

Фото: из открытых источников


 

[1] http://carnegie.ru/commentary/71349

[2] http://www.aymennjawad.org/2015/06/islamic-state-training-camps-and-military

[3] https://www.bellingcat.com/news/mena/2016/02/16/tip-of-the-spear-meet-isis-special-operations-unit-katibat-al-battar/

[4] http://www.aymennjawad.org/2016/01/an-account-of-abu-bakr-al-baghdadi-islamic-state

[5] http://www.independent.co.uk/news/world/middle-east/isis-iraq-foreign-fighters-return-europe-refusing-fight-sick-notes-a7567131.html ,

[6] http://www.ayn-almadina.com/details/The%20Military%20Structure%20of%20the%20%22%20Islamic%20State%20%22%20in%20%22Wilayat%20al-Khair%20%22%20%28Deir%20ez-Zour%20province%29%20%20%20%20/2998/ar

[7] http://www.naharnet.com/stories/en/180602-pm-says-iraq-lost-2-300-humvee-armored-vehicles-in-mosul

Опубликовано в Трибуна

1 мая проамериканский курдско-арабский альянс взял под контроль город Табка, расположенный в непосредственной близости от Евфратской ГЭС. В то же время американские инженеры уже начали проводить работы по восстановлению авиабазы Табка, для того, чтобы использовать ее в качестве передового аэродрома для последующего наступления на так называемую столицу «Исламского государства» - город Ракка.

На это фоне в соцсетях и на джихадистских форумах активизировались разговоры о том, что лидеры ИГ, готовясь к обороне, перенесли «столицу» из Ракки в пригород Дейр эз-Зора. Ранее об этом сообщил телеканал Fox News. Источник издания в Пентагоне отметил, что из-за нарастающей волны авиаударов и давления с трех сторон поддерживаемой Штатами курдско-арабской коалиции «Демократические силы Сирии» уже два месяца фиксируется массовое передвижение сотен «бюрократов и чиновников» ИГ из Ракки в городок Меядин.

«Конец ИГ близок, поскольку из Дейр эз-Зора столицу никуда не перенесешь», - вот первая реакция обывателя на это сообщение. Однако первая реакция, которая возникает у востоковеда при любой громкой новости, касающейся «Исламского государства», другая - «а не очередной ли это фейк?».

По мере того, как контролируемые «халифатом» территории в Сирии и Ираке сокращаются, появляется все больше дезинформации. Как правило, ложные сообщения вбрасываются с двумя целями: подорвать число сторонников ИГ в разных странах мира и повысить свой имидж успешного борца с терроризмом – хотя бы в информационном поле. Отсюда регулярные сообщения иракских шиитских СМИ о поимке и ранениях «халифа» аль-Багдади и его родственников, тайных обращениях лидера с призывом «уходить в горы» и т.д. Однако в случае с новостью, распространенной телеканалом Fox News, все сложнее. Одновременно можно сказать, что это сообщение, с одной стороны, правдиво, с другой - сомнительно. Причем, по всей видимости, основывается на выводах недавно опубликованного доклада International Center for the Study of Violent Extremism.

Правда

Она в том, что в ИГ достаточно военных специалистов со всего мира, которые умеют планировать наступательные и оборонительные операции и которые, что важно, предусматривают возможность поражения. «Халифат» в своей пропаганде действительно намекал на отступление, но тонко и еще в мае 2016 г. Тогда в своем выступлении, распространённом через Al-Hayat Media Centre, Абу Мухаммад аль-Аднани, ныне уничтоженный, а тогда - «спикер ИГ» и руководитель службы зарубежных операций (Amn al-Kharji), впервые призвал своих сторонников готовиться «к трудным временам». Тогда он произнес фразу «inhiyaz ila al-sahra» - «отступление в пустыню», в контексте того, что потеря Сирта, Мосула и Ракки и «возвращение к исходному условию» - не означат поражение и окончание борьбы.

Под этими фразами может подразумеваться только одно: лидеры ИГ в Сирии и Ираке готовятся вернуться к опыту, предшествующему провозглашению «халифата» и наработанному с 2006 по 2013 годы. Тогда радикалы были ослаблены американскими войсками и сформированным из суннитских племен провинции Анбар и подотчетным Пентагону ополчением. Но определенная часть их не без поддержки некоторых представителей племен нашла пристанище на сирийско-иракской границе, испещренной тоннелями. Там джихадисты набирали силу и оттуда с помощью агентуры, пользуясь этноконфессиональным дисбалансом, действовали в Сирии и Ираке.

В территориальном делении ИГ место «отступления» называется «Вилайет Аль-Фурат» - территория, которая включает в себя северо-западную часть иракской провинции Анбар и восточную сирийской мухафазы Дейр эз-Зор. Иракскую часть этого района крайне сложно контролировать –боевики ИГ, находящиеся вне Мосульского кольца, периодически уничтожают иракские патрули и конвои рядом и в самом городе Ар-Рутба и последние недели их активность в этом районе только возрастает. Сирийская часть – проблемная во всех смыслах.

Во-первых, в Дейр эз-Зоре также проживают племена, представленные в Анбаре. Город Дейр эз-Зор – центр провинции - оказался в блокаде в апреле 2014 г., когда ИГ захватило его часть и блокировало трассы. В январе 2015 г. «халифат» осадил и правительственный сектор — аэродром и прилегающие к нему районы в городе.

Проживающее на подконтрольных ИГ территориях мирное население – не всегда, но все же стопор для работы авиации двух коалиций, поэтому Дейр эз-Зор – это не только убежище как для высокопоставленных командиров ИГ, но и место, где можно проводить ротацию подразделений для последующих боев с подразделениями как «Демократических сил Сирии», так правительственной армии и союзного ей ополчения. По сообщениям источников автора, боевики ИГ недавно возобновили рекрутинг местного населения в первую очередь для пополнения своих отрядов, воюющих с курдами в районе города Шаддади провинции Эль-Хасеке. В этом смысле не исключено, что «бюрократы» ИГ (финансисты, административный персонал) действительно переместились в пригород Дейр эз-Зора, при этом, по информации сирийского оппозиционного издания Enab Baladi, сторонники ИГ стараются ограничить перемещение гражданского населения.

Во-вторых, абсолютно не ясно, кто в перспективе может освободить провинцию от ИГ. Правительственная группировка практически не движется со стороны Пальмиры и в этом смысле больше шансов освободить город и деблокировать гарнизон сирийский войск у «Демократических сил Сирии», которые уже контролируют ряд территорий мухафазы. Однако приоритет проамериканской коалиции – борьба с ИГ, и этапы ее операции «Гнев Евфрата» четко расписаны и соблюдаются.

Очевидно, что этот альянс не будет штурмовать город Дейр эз-Зор до вытеснения ИГ из Ракки, а значит еще может пройти достаточно времени. Единственное, что возможно в более-менее ближайшей перспективе – новая операция США с опорой на подразделения коалиции Revolution Commando от иорданской границы в сторону приграничного города Абу-Кемаль в провинции Дейр эз-Зор. Цель – создать там плацдарм для последующих операций в провинции. Прошлая попытка американцев провести такую операцию и высадить десант в тыл боевиков ИГ закончилась неудачей и роспуском «Новой сирийской армии», на базе которой и была сформирована нынешняя коалиция Revolution Commando.

Сомнения

В первую очередь не вызывает доверия информация, что якобы после потери плотины и авиабазы Табка в марте 2017 года ИГ минимизировало свое присутствие в Ракке и воюет только на северной ее окраине. Курдские источники наоборот сообщают о мероприятиях по укреплению обороны города, ведущихся с середины марта на фоне активной пропаганды, что «затяжные бои позволят сильнее втянуть американцев в боевые действия на земле». Так, наблюдается вступление в ряды передовых отрядов ИГ людей из «шариатской полиции» и муниципалитета Ракки, вооружение местных жителей снайперскими винтовками, создание мелких командных центров для более четкой координации обороны.

При этом наблюдается двоякая тенденция: с одной стороны, подобные опорные пункты создаются в жилых зданиях с выселением проживающих там семей, с другой – выделяются ресурсы для снабжения гражданских. Они так или иначе будут выполнять роль «живого щита», хотя «официально» ИГ заявляет, что никого не удерживает на территориях, где ведутся боевые действия, и наоборот – поощряет перемещение в «спокойные» районы. Поскольку, по словам сторонников «халифата», гражданские мешают воевать и пользоваться подземными тоннелями, а их перемещение способствует поддержанию связей с теми людьми, которые находятся на территориях, официально считающихся освобожденными от ИГ, с помощью чего «легче исполнять теракты в тылу противника» и «вновь набрать силу». А в том, что реинкарнация ИГ в Сирии и Ираке возможна, практически нет сомнений. На фоне разрушенной инфраструктуры, этноконфессиональных перекосов и дисфункции госаппарата активность ячеек ИГ не прекращается даже в Багдаде, а в провинции Дияла и городах Тикрит, Самарра мухафазы Салах-эд-Дин «халифат», судя по всему, восстанавливает свое присутствие.

Опубликовано в Трибуна

Отношения России с регионом Залива и сформировавшимися там в прошлом столетии независимыми аравийскими монархиями складывались не просто и переменчиво. С «приливами и отливами», с большими политическими перепадами, связанными со многими факторами глобальной и региональной политики. Не в последнюю очередь и с факторами внутренних трансформаций, как в России так и в самих государствах этого региона.

Но нужно сразу отметить, что при всех расхождениях во взглядах и острых дискуссиях, прежде всего вокруг сирийского кризиса и  ядерного соглашения с Ираном, Россия и ССАГПЗ в смысле наличия широкого спектра общих интересов и понимания озабоченностей друг друга никогда не были столь близкими партнёрами, как на нынешнем сложном и болезненном повороте в развитии всего Ближнего Востока. Затянувшиеся региональная дестабилизация,  многочисленные очаги насилия и потери государственной управляемости отражаются на процессах, происходящих в государствах-членах ССАГПЗ и, наоборот. Этот военно-политический союз с его финансово-экономическим потенциалом трансформировался, по  российским оценкам, в центр силы, оказывающий реальное воздействие на общую обстановку . Причём не только в региональном масштабе.

Всё познаётся в сравнении, и этот тезис о взаимопритягательности России и региона Залива станет более понятным, если сделать краткий экскурс в историю. Возьмём, к примеру, имеющие наиболее длительную историю отношения России с Саудовской Аравией, которая играет ведущую роль в Совете сотрудничества.

Советский Союз одним из первых признал Королевство Ибн Сауда в 1932 году и установил дипломатические отношения с Эр-Риядом, рассматривая объединительные течения на Аравийском полуострове, как прогрессивное явление. Особенно на фоне колониальной политики западных держав, соперничающих между собой за колониальный раздел арабского мира. Саудовцы не забыли те времена, когда Москва в тяжёлые годы становления молодого саудовского государства снабжала его нефтепродуктами, в первую очередь бензином. Теперь это выглядит смешным парадоксом, но таков исторический факт.

Позднее, после отзыва  из Эр-Рияда российского посла, отношения на долгие годы оказались замороженными. И причина здесь кроилась не в повороте внешнеполитического характера (разрыва, как такового не было), а в той обстановке, которая складывалась в Советском Союзе. Многие видные дипломаты по всему миру стали жертвами политических репрессий.

В период биполярной конфронтации после второй мировой войны  советское руководство рассматривало весь регион Залива  как сферу доминирования Запада. Это укладывалось в рамки идеологической концепции того времени, делившей арабский мир на страны так называемой социалистической ориентации, то есть те, которые в целом шли в русле внешней политики Советского Союза, и «реакционные» нефтяные монархии – «сателлиты» Соединенных Штатов. Такое искусственное деление подпитывалось, правда, и со стороны Египта времён Насера, проводившего курс на распространение арабского национализма вширь, в первую очередь на  Аравию с её нефтяными богатствами. Не секрет, что ближневосточная политика СССР формировалась тогда  во многом с оглядкой на Каир, и порой было трудно различить, кто и где больше на кого оказывал влияние.

Впоследствии в конце 70-х годов восстановлению отношений России с Саудовской Аравией, когда, казалось бы, для этого сложились условия, помешало вторжение Советского Союза в Афганистан, которое нанесло большой ущерб его позициям в мусульманском мире. И только в 1990 году оба государства обменялись диппредставительствами, хотя отношения между ними  омрачались  целом рядом раздражителей вокруг  проблемы Чечни и затем событий в Косово, развернувшихся на постюгославском пространстве. Со стороны саудовского руководства акцент делался на защите мусульманского населения в то время как для России восстановление конституционной законности в Чеченской Республике и непризнание  силового отделения Косово  от Сербии рассматривалось через призму таких международно-правовых норм, как территориальная целостность и невмешательство во внутренние дела.

На кризисный период в отношениях  с Саудовской Аравией и другими арабскими государствами Залива в 90-х годах накладывались ещё и трудности внутреннего развития в России, когда она снизила политическую активность на Ближнем Востоке в целом и сократила объём внешнеэкономических связей. В мире это выглядело как уход из региона. Немалую роль в этом сыграло и то, что на фоне быстро протекавших демократических перемен руководство России сделало крен в сторону  западного вектора во внешней политике. Регион Залива рассматривался в то время не с позиций развития двусторонних отношений, а скорее исходя из принципа «партнёрства с США» как основы для создания «надёжной системы региональной безопасности»[1].

Возвращение России в регион с начала 2000-х годов происходило уже в иных условиях. Изменилась сама парадигма российско-арабских отношений, которые выровнялись, развиваясь по широкому спектру. Во главу угла ставились соображения чисто прагматического свойства: поддержание устойчивого политического диалога, какими бы ни были разногласия, укрепление экономических связей, обеспечение региональной безопасности. На этой основе начали строится, и довольно успешно, отношения не только с традиционными партнёрами, но и с набирающими политический и экономический вес арабскими государствами Залива.

В этот же период ускоренными темпами проходило институциональное формирование Совета сотрудничества как Союза государств, охватывающего такие сферы,  как совместная оборона,  действия на международной арене, скоординированная нефтяная политика, экономическая интеграция. По мере оформления нового центра силы в Заливе отношения с Россией приобрели дополнительный формат.

Параллельно с поддержанием двустороннего сотрудничества с 2011 года стал развиваться стратегический диалог Россия-ССАГПЗ, направленный на согласование и координацию позиций его участников по региональным и мировым проблемам, представляющим взаимный интерес, а также на развитие торгово-экономических связей. Состоялось пять раундов переговоров на уровне министров иностранных дел в Абу Даби, Эр-Рияде, Эль-Кувейте, Москве и в Нью-Йорке в ходе последней сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Одно из центральных мест в повестке дня всё чаще занимала тематика региональной безопасности в плане противодействия международному терроризму и поиска путей к урегулированию конфликтных очагов в Сирии, Ираке,  Ливии, Йемене и стабилизации на этой основе обстановки на Ближнем Востоке в целом. Особый акцент со стороны государств Залива делался на роли Ирана и отношений России с этой страной, воспринимаемой  арабскими государствами-членами  ССАГПЗ как главная угроза.

В России прекрасно понимают, насколько вопросы обеспечения безопасности в зоне Залива имеют для арабских государств региона первостепенное значение. Впервые они вышли на первый план ещё с началом иракско-кувейтского конфликта в 1990 году. На тот момент главной задачей, объединившей, кстати сказать, усилия России и арабских государств, была нейтрализация угрозы со стороны Ирака. После свержения режима С.Хусейна в 2003 году Совет сотрудничества  в качестве своего главного противника стал рассматривать Иран, располагающий военной мощью и  широкими возможностями  воздействия на арабские государства Залива через многочисленную шиитскую диаспору.

Таким образом, вопросы безопасности в Заливе приобрели как бы новое, более сложное измерение особенно, если учитывать тяжёлое наследие отношений между этими двумя центрами влияния на Ближнем Востоке, уходящее своими корнями в становление ислама как мировой религии и историю его распространения в регионе и в мире.

Разрушение прежних государственных устоев и социально-политические катаклизмы, охватившие весь Ближний Восток и Северную Африку с началом «арабской весны», вынудили государства Совета сотрудничества искать пути адаптации к меняющейся обстановке, изыскивать дополнительные ресурсы, чтобы не допустить перелива дестабилизации на регион Залива в условиях менявшегося соотношения сил между ведущими региональными игроками. Роль и влияние Египта, пережившего две революции и испытывающего на себе их разрушительное влияние, временно ослабла. Сирия и Ирак раздираются внутренними противоборствами с участием сил близких к Саудовской Аравии и Ирану. Турция, претендовавшая на универсальность своей модели «исламской демократии», по мере нарастания внешних и внутренних проблем перестала рассматриваться в арабском мире как пример для подражания.

В отличие от монархических режимов в Иордании и Марокко, быстро вставших на путь политической модернизации, Саудовская Аравия сделала выбор в пользу эволюционного развития с проведением на первом этапе экономических реформ. И это понятно. Как хранитель святых мест ислама Королевство несет особую ответственность за сохранение стабильности в то время, как Эр-Рияд, согласно официальным саудовским оценкам, оказался как бы между двумя огнями: опасность расползания на полуостров волны революций и терроризма с одной стороны и усиление региональных амбиций Ирана – с другой. Нужно сразу сказать, что опасения Саудовской Аравии и её союзников в Заливе имели под собой немалые основания, хотя, по мнению многих западных и российских экспертов, и были в ряде случаев довольно преувеличенными.

За последние годы шиитский Иран действительно укрепил свои позиции в Ираке. Как ни  парадоксально, этому способствовало американское вторжение в эту страну, изменившее конфессиональный баланс во власти в пользу шиитского большинства, чем Иран, безусловно, воспользовался в своих интересах. Не оправдались расчёты на быстрое свержение близкого к Ирану режима Б.Асада. В Ливане опора Ирана в лице движения «Хизболла», располагающего крупной военной силой, также укрепилась. Одновременно активизировалась  шиитская оппозиция правящему меньшинству на Бахрейне, а также «партия хуситов» в Йемене, считающихся , хотя и известными натяжками, креатурой того же Ирана.

Такое развитие событий, как на севере, где сложилась ось Тегеран-Дамаск-«Хизбалла», и на юге, где хуситы свергли законно избранного президента, было воспринято в арабских государствах Залива как реальная угроза их безопасности и самому существованию. Встал вопрос о выработке новой стратегии, включающей в себя целый комплекс контрмер военно-политического, финансового, экономического и пропагандистского характера. Перемены на верхних этажах власти в саудовском Королевстве ознаменовали собой приведение этой стратегии в действие с целью сдерживания «иранской экспансии».

В контексте оценок кризисных ситуаций на Ближнем Востоке, превалирующих в регионе Залива, особое беспокойство вызывал вопрос о том, какое воздействие на соотношение сил будет оказывать меняющаяся региональная политика США, прежде всего в отношении Ирана. Является ли это новой стратегией сближения с Ираном в целях создания «нового экилибриума» в регионе или речь идёт о тактических изменениях. Свержение режима Х. Мубарака было воспринято особенно в Саудовской Аравии как потеря предсказуемого союзника и, что более болезненно, как свидетельство ненадёжности американского покровительства. Заигрывание США с пришедшими к власти «братьями-мусульманами» вызвало ещё большую настороженность, усугубившуюся последовательной линией администрации Обамы на подписание ядерного соглашения с Ираном. Другим сильным раздражителем стали обвинения саудовцев в адрес Вашингтона, кстати, далеко не беспочвенные, в том, что именно американцы своей политикой поддержки авторитарных шиитских правителей в Ираке способствуют расширению там сферы влияния Ирана. Не менее острые разногласия возникли в отношении путей урегулирования сирийского конфликта. В странах Залива политика США в Сирии периодически подвергалась острой критике как слабая и непоследовательная. В итоге отношения между Саудовской Аравией и Соединёнными Штатами впервые встали перед серьёзным испытанием вплоть до заявлений об отказе Эт-Рияда от стратегического партнёрства и «крутом развороте» во внешней политике[2].

С  опасениями потери США как традиционного гаранта безопасности в Заливе  была связана и  активизация политических контактов ССАГПЗ, в том числе на высшем уровне, с Россией. Расчёт делался на то, чтобы правильно оценить, насколько можно полагаться на её сдерживающую роль в отношении Ирана  и уравновесить внешнеполитический курс на международной арене в новой системе подвижных и саморегулирующихся балансов в регионе. Россия, со своей стороны, ещё с начала 2000-х взяла взвешенный  курс на выравнивание своих отношений с арабскими странами, рассматривая формирующийся «аравийский блок» как влиятельного игрока и серьёзного партнёра не только в регионе, но и в вопросах глобальной политики и экономики.

Соглашение под названием «Совместный комплексный план действий», подписанное  14 июля 2015 года между Ираном, пятёркой постоянных членов Совбеза ООН и Германией (Р5+1) вызвало большой разброс оценок и прогнозов. По большому счёту сложилось два труднопримиримых течения, каждое из которых рассматривает  ядерное соглашение с точки зрения его возможных глобальных последствий для решения проблемы распространения ядерного оружия, а также в региональном разрезе: как оно отразится на ближневосточной политике Ирана.

Противники соглашения в американском истэблишменте наряду с рядом государств самого региона, в том числе Саудовская Аравия и её союзники по Совету сотрудничества, далеко не убеждены, что в перспективе это  снимет ядерные амбиции Ирана и сделает более умеренной его региональную стратегию. Предсказывается даже сценарий, при котором  может развернутся гонка за обладание ядерным оружием в регионе, если соседи Ирана встанут на путь разработки собственных ядерных программ[3]. Государства Залива не скрывают опасений, что размороженные финансовые ресурсы будут направлены на поддержку проиранских сил и движений по всему так называемому «шиитскому полумесяцу». Сторонники соглашения утверждают, что оно не приведёт к нарушению военного баланса на Ближнем Востоке, а Соединённые Штаты по-прежнему привержены своим обязательствам в отношении гарантий безопасности в регионе. Кроме того соглашение позволит усилить позиции умеренного течения в руководстве Ирана во главе с Рохани, которое противостоит  приверженцам продолжения жесткой линии, особенно в Сирии. Вышедший из международной изоляции Иран, по этим расчётам, должен вести себя более ответственно, проявляя склонность к компромиссам, а другие государства Залива, получив подтверждения в готовности защитить их от иранской экспансии, станут проводить более сдержанную и спокойную политику в регионе с учётом новых реалий.

Соглашение с Ираном не оказало сколько-нибудь негативного влияния на отношения России со странами Залива. Даже есть основания полагать, что, несмотря на расхождения в подходах к отношениям с Ираном и к урегулированию сирийского кризиса, встречи и беседы на высшем политическом и дипломатическом уровнях, которые  заметно участились, приобрели более  прагматичный характер. В таком деловом ключе проходили встречи президента Владимира Путина с королём Салманом (ноябрь 2015 года в Анталье) и заместителем наследного принца шейхом Мухаммедом бен Сальманом (июнь 2015 года в Санкт-Питерсбурге и октябрь 2015 года в Сочи). Конечно, с учётом всей сложности и многогранности обстановки, складывающейся в регионе было трудно ожидать каких-то крупных прорывов. Тем не менее стороны зафиксировали вопросы, по которым имеются наиболее острые разногласия и пришли к договорённости продолжать  политический диалог и развивать сотрудничество в торгово-экономической сфере. Возобладало взаимное понимание того, что разногласия, каковыми бы они ни были, не должны становиться поводом для разрыва. Точек совпадения и близости подходов к широкому кругу проблем региональной и международной повестке дня гораздо больше. Среди них – ближневосточное урегулирование, обеспечение безопасности в регионе, в том числе в зоне Персидского залива, продвижение диалога цивилизаций, противодействие терроризму и экстремизму, пиратству и наркоторговле. Такие договорённости, если они будут выполняться обеими сторонами, само по себе неплохое достижение по сравнению со взлётами и падениями в истории отношений  двух стран.

. Возможно,  изменения в самой стилистике переговоров – от эмоциональных всплесков до деловых откровенных разговоров - и произошли именно потому, что каждая из сторон стала лучше осознавать важную роль свою и своего партнёра в предотвращении развития событий по наихудшим сценариям. Особенно после того, как Россия выступила с призывом к выстраиванию широкой антитеррористической коалиции и решительно поддержала правительственную армию Сирии действиями с воздуха своих  ВКС.  

С российской стороны в ходе двусторонних и многосторонних (в формате Россия-ССАГПЗ) переговоров предпринимались усилия к тому, чтобы у партнёров в арабских государствах Залива складывалось правильное видение тех соображений регионального и глобального характера, которыми руководствуется Россия в проведении своей политики на Ближнем Востоке. В первую очередь это касается отношений с Ираном и оценок его роли в регионе, нашего видения международного сотрудничества в борьбе с ИГИЛ и другими террористическими организациями, использующими ислам для прикрытия политических целей.

На этих вопросах, занимающих центральное место в российско-аравийской политической повестке дня  необходимо остановиться более подробно. Тем более, что в странах Залива и в России остаются комплексы недоверия, ошибочной интерпретации намерений и мотивировок позиций друг друга. В политических кругах Залива время от времени распространяются искажённые представления о российской стратегии в регионе.

Так, например, в преддверии московской встречи министров иностранных дел России государств – членов ССАГПЗ (май 2016 года) газета «Аль-Хаят» в своём анализе российской стратегии категорически утверждала, что Иран занимает «центральное место в системе региональных и международных союзов России», что «кто бы ни правил в Иране, муллы радикальные или умеренные, или даже стражи революции, Москва рассматривает двусторонние отношения с Тегераном как наиважнейшие, нравится это арабам Залива или нет»[4]. Известно также, что наряду со сторонниками выстраивания конструктивных отношений с Россией в Саудовской Аравии имеются и другие мнения – те, кто считают выбор «или-или» всё равно неизбежным[5].

На эти вопросы, являющиеся предметом особой озабоченностей в Заливе был дан ответ министром иностранных дел Лавровым в ходе очередного раунда стратегического диалога в формате Россия-ССАГПЗ в Москве. На пресс-конференции с саудовским коллегой А. Аль-Джубейром им было отмечено, что любая страна имеет полное право развивать дружеские отношения со своими соседями и естественно стремиться укрепить своё влияние за пределами своих границ. При этом российский министр подчеркнул, что это надо делать на основе полного уважения  принципов международного права, транспарентно, легитимно, без каких-либо скрытых повесток дня и без попыток вмешательства во внутренние дела суверенных государств. Особое внимание с российской стороны было обращено  на опасность представлять противоречия между Ираном и ССАГПЗ как отражение раскола в мусульманском мире. Попытки провоцировать ситуацию именно в этом направлении в России считают неприемлемыми[6].

Большинство российских экспертов считают Иран одним из самых значимых государств у южных границ России, с которым необходимо взаимовыгодно сотрудничать по широкому спектру двусторонних, региональных и международных вопросов, в том числе по вопросам торговли, энергетики и безопасности, в том числе в военно-технической области. Здесь не только Ближний Восток , но и более широкий евразийский контекст. Россия заинтересована в том, чтобы Иран стал членом Шанхайской организации сотрудничества, политического сообщества незападных государств, основанного Китаем и Россией.

Поэтому постановка вопроса «или-или», в смысле выбора между Ираном и Заливом, сама по себе  нереалистична. И тем не менее, несмотря на то, что у России и Ирана много общего и сотрудничество выглядит перспективным, отношения не являются беспроблемными . Внешнеполитические цели обеих стран в чём-то совпадают, в чём-то расходятся, в зависимости от конкретных поворотов и обстоятельств. Объективно Россия признаёт за Ираном роль крупнейшего игрока в ближневосточном регионе, но при этом, как и арабские государства, не хочет, чтобы у Тегерана появилось ядерное оружие. В Иране прекрасно понимают, что отношения с ним Россия не может выстраивать в ущерб безопасности арабских государств Залива.  В Сирии они выступают как близкие военные союзники, но это не означает, что  у них одинаковые политические стратегии. Москва и Тегеран стремятся не допустить победы исламских экстремистов, но их долгосрочные цели принципиально расходятся равно, как и видение постасадовской Сирии. Россия хочет сохранить не фигуру Асада,  как таковую, не алавитское меньшинство у власти, а сирийское государство, разумеется, в реформированном виде и с дружественном ей режимом.  Кроме того следует учитывать, что Россия тесно координирует свои действия с Израилем в вопросах безопасности и поэтому использование Ираном «Хизболлы» как орудия давления для неё неприемлемо[7]. Сами видные иранские политики также далеки от мыслей о возможности построения альянса с Россией. Как сказал президент Ирана Рохани, «хорошие отношения с Россией не означают согласия Ирана с любым её шагом»[8].

В целом  многие российские и западные эксперты сходятся в том, что в политике на сирийском направлении существует согласование на основе ситуативного совпадения интересов, но говорить о полноценном военном союзе не приходится[9] В отличие от Ирана в Ливане Россия поддерживает деловые контакты по широкому спектру политических сил, стремясь оказать содействие достижению национального согласия, не допустить скатывания этой страны в пропасть насилия и конфессиональных междоусобиц.  По Йемену позиции обеих стран также не совпадают. Если Тегеран поддерживает союз Салеха и хуситских племён, то Москва ведё т себя более нейтрально.

Подводя итоги, очень важно подчеркнуть, что Москва не поддерживает великодержавные проявления политики Ирана в зоне Залива и всячески избегает вмешательства в  суннитско-шиитский конфликт, видя как  в условиях острого соперничества за сферы влияния в регионе,  Иран использует различные шиитские силы в своих узкополитических интересах. Отношения с Саудовской Аравией имеют для России самостоятельную ценность. В этой связи  должно быть понятно, насколько трудна стоящая перед Москвой задача развивать столь необходимое партнёрство с Саудовским королевством, укреплять дружеские связи с другими монархиями Залива и одновременно вести успешно  дела с её южным соседом, с которым она связана многовековой историей. Особенно на нынешнем этапе, когда конфронтация зашла слишком далеко и, что особенно тревожно,  приобрела характер столкновения между двумя религиозными центрами в мусульманском мире, когда саудовское руководство взяло силовой курс в отношении сдерживания Ирана.   

По мере того, как две противоборствующие  силы истощают свои ресурсы, а международное сообщество чувствует усталость и бессилие  остановить порочный круг насилия, всё более актуальной становиться предложенная Россией концепция безопасности в зоне Залива. Арабские государства этого региона в принципе одобряют эту инициативу, хотя и выступают против присоединения Ирана к системе мер по укреплению региональной стабильности до тех пор, пока он не станет проводить курс на добрососедство и невмешательство. В то же время понятно, что без Ирана российская инициатива нежизнеспособна. В той связи заслуживают внимания подаваемые  Москвой сигналы о готовности «использовать хорошие отношения со странами-участницами ССАГПЗ и с Ираном, чтобы помочь  создать условия для конкретного разговора об их нормализации, который может состояться исключительно через прямой диалог»[10]

Как бы ни складывались отношения России и США, в странах Залива должны понимать, что за последние годы в регионе Ближнего Востока меняется соотношение сил, создаются и распадаются подвижные альянсы. Возрастает степень непредсказуемости и новых рисков. Теперь союзники США не обязательно противники России и союзники России также не противники США. При всех разногласиях между ними по Сирии не в интересах обеих стран дальнейшая эскалация напряжённости  в Заливе, столь важном регионе  для мировой экономике и финансовой системы. Важным фактором, способствующим поискам исторического примирения в Заливе может стать наличие общего противника в лице ИГИЛ и «Аль-Каиды». Идеология «халифатизма» имеет немало своих приверженцев в Саудовской Аравии и на юге Аравийского полуострова. Оба государства имеют также амбициозные планы экономического развития и крайне заинтересованы в создании для этого благоприятной внешней конъюнктуры.

А.Г. Аксененок.

 

[1] См. Свободная мысль, Россия и Саудовская Аравия: эволюция отношений, Косач Григорий, http://svom.info/entry/608-rossiya-i-saudovskaya-aravia-evoluciya-otnosheni/

[2] см. http://lenta/ru/articles/2013/10/23/unfriended/.

[3] См. РБК, Ричард Хаас, Скрытая угроза: чем опасно ядерное соглашение с Ираном, http://daily.rbc.ru/opinions/politics/16/07/2015

[4] «Москва арабам: Иран наш первый союзник», «Аль-Хаят», 19 февраля 2016 года, http://www.alh

[5] «Аль-Хаят», 26 февраля 2016 года, http://www.alhayat.com/m/opinion/14165741 ayat.com/m/opinion/14041679

[6] Выступление и ответы на вопросы СМИ министра иностранных дел России С.В.Лаврова, http://www/mid/ru/foreign_policy/news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/id/...

[7] Russia and Iran: Historic  Mistrust and Contemporary Partnership, Dmitry Trenin, Carnegie Moscow Center, http://carnegie.ru/2016/08/18/russia-and-Iran-historic-mistrust-and-contemporary-part...

[8] См. Газета RU, 06.03.2016

[9] См. Брак по расчёту. Перспективы российско-иранского регионального сотрудничества, Николай Кожанов, Россия в глобальной политике, №3 май-июнь 2016

[10] Выступление и ответы на вопросы СМИ министра иностранных дел России С.В. Лаврова 15.09.2016, http://www.mid.ru/foreign_policy_/news/-/asset_publisher/cKNonkJE02Bw/content/id/...

Опубликовано в Исследования